Новости и рецензии

Гитара. Все для начинающих и продвинутых гитаристов.

Тексты песен и аккорды

Рояль и проблемы звукозаписи

Не так важно, согласны ли мы с парадоксальной мыслью, взятой нами для эпиграфа, ведь она уже более полувека собирает приверженцев под свои знамена. Можно сказать, что с момента своего возникновения рояль, тогда еще молоточковое фортепьяно, пытался преодолеть первородный грех звучания и оправдывал свою грубость и необработанность звука духовностью, устремленностью к высшим, абстрактным сферам музыки.

Одних, например Моцарта, это оттолкнуло от новичка, других, скажем. Бетховена, - привлекло к нему. Прошло около полустолетия, прежде чем усилиями венских и парижских мастеров звучание фортепьяно облагородилось, стало менее ударным и в своей певучести почти приблизилось к клавикорду, не потеряв при этом масштаба клавесинной звучности. Но, прикованная к миру чувств, она вынуждена стремиться к еще более сильной и обольщающей чувственности - Кундри, не ведающая что творит и нежными руками сладострастия обвивающая шею простодушного Парсифаля.

Не думаю, впрочем, что современный Томасу Манну слушатель так уж готов был уподобиться простодушному Иарсифатю или даже - продолжим черпать образы из ваптеровской мифологии - Тангейзеру, разрывающемуся между платоническим поклонением Елизавете и чувственным влечением к Венере. Противоположности слишком часто переходят друг в друга, особенно в музыке, и очень часто музыка, вроде вполне чистая, духовная, к примеру какая-нибудь полифоническая хоровая пьеса франко-фламандцев, соблазняет нас, словно кающаяся грешница под личиной волшебницы (Т. Манн), и наоборот, самое чувственное и сладострастное творение Дебюсси оказывается, при вслушивании, просто иным вариантом целомудренной и аскетической мистерии. И все же во времена Томаса Манна существовала, по-видимому, сфера, музыкальное средство воспроизведения, где чувственная прелесть звучания действительно отступала на второй план. Этой сферой была звукозапись. Послушайте реставрированные записи пластинок 30-40-х годов. Вам понадобится все ваше воображение, чтобы различить в них обольстительную грацию Падеревского и пиротехнические чары Иосифа Гофмана. Да что там! Даже такой исполин фортепьянного исполнительства, как Рахманинов, воздействует лишь наполовину - за счет неуничтожимой магии стального ритма, а хрупкое обаяние Софроницкого можно считать навсегда утерянным. Не только для 30-40-х. но и для более поздних времен противопоставление чувственной прелести реального живого звука, его артистического обаяния - аскетизму звукозаписи, деперсонализации ею музыки, иными словами почти полному уничтожению личного артистического импульса, можно считать грустной данностью. Революция произошла в 70-е годы с появлением, с одной стороны, совершенно иного качества аппаратуры, а с другой - артиста, чей исполнительский облик немыслим без работы в студии. Я имею в виду, конечно, Глена Гульда. Мощь его энергетики столь велика, что вне студии оказывала на человеческую психику гипнотическое действие, но, пропущенная через интеллектуалы фильтр студийной работы, она не уменьшалась, а только увеличивалась, или, точнее сказать, фокусировалась, производя тонкую избирательную работу со слушательским сознанием, подобно тому как ювелирно тонко и точно действует энергия лазера в медицинских приборах и установках. Не случайно знаменитый видеофильм о Гульде заканчивается символическим кадром: камера отъезжает от рояля, и становится виден крупным планом микрофон, висящий над головой пианиста, - его истинный партнер и собеседник.

В семидесятые - восьмидесятые в массовом серийном производстве и на прилавках наших магазинов появились первые компакт-диски, звучание рояля на которых было не только не аскетичнее, а напротив, в тысячи раз чувственнее, чем его звучание в самом лучшем зале, с самой лучшей акустикой. Помню свое почти шоковое впечатление от прослушивания записи „Ночного Гаспара" Равеля в исполнении Паскаля Девуайона, лауреата Шестого конкурса Чайковского, пианиста тонкого, музыкального, но вовсе не столь изощренного, как это выглядело в записи. Шепот Ундины раздавался прямо рядом с моей щекой, пугающее видение домового Скарбо перемещалось вверх в звуковом пространстве, вырастая до чудовищных размеров... Я не думаю, что любой музыкант, погруженный в нотную запись этого сочинения, способен представить себе тот леденящий ужас, что породил грандиозный призрак Князя Тьмы. В самих нотах ничего подобного нет.

Нотный текст - слабая попытка композитора передать свои слуховые видения, шифр, взывающий к нашему воображению. Он имеет не больше отношения к звуковому художественному целому, чем текст драматической пьесы к спектаклю (мысль, очевидная сегодня для театроведов, но кажущаяся кощунственной музыковедам).

Музыка не существует вне слуха, и потому любые ее звуковые воплощения - концертное исполнение, звукозапись, нужно оценивать по их собственным законам, а не согласно мифической верности букве текста, ибо роль эксперта всегда сомнительна. „Я люблю звук и прекрасные звуки",

- произнес в конце жизни Арнольд Шёнберг, один из наиболее литературно ориентированных композиторов нашего века.

Не слова о звуках, не смысл их, не мифологические символы. В конце концов, сколько ни рассуждай мы о музыке, сколько „ни размышляй о концах и началах", мы всегда приходим к звуку , и не можем найти в музыке ничего больше, чем звук. Но и ничего меньше.

Звуковое художественное целое, которое является нам в результате прослушивания, зависит от нескольких, вроде бы очевидных, параметров: мастерство и индивидуальность исполнителя, мастерство и концепция звукорежиссера, специфика и качество аппаратуры. Признаться, последние параметры всегда находились вне сферы моего внимания. Возможно, что такая „свежесть восприятия" покажется кому-то интересной Для экспертизы были взяты ламповый и транзисторный усилители „ВАТ VK-60" и VK-200". Вопросов вроде не должно было возникнуть, так как уже при прослушивании первого диска - Роберта Шумана - отчетливо вырисовалась полярность этой аппаратуры: транзисторный усилитель „VK-200" обладает явно выраженной аналитичностью звучания, четко расслаивает регистры и тембры, ламповый же VK-60- объединяет звучание, делает его более компактным, благородно камерным; при этом VK-200 чрезвычайно точно передает ударную атаку начала звучания и ясность артикуляции, а VK-60- сглаживает взрывной момент атаки и делает звук более певучим. Есть и еще один важный момент: музыка всегда складывается из звука и тишины, причем дыхание атмосфера молчащего зала, его энергетика так же важны для звукового целого в случае записи с концерта, как и акустическое ощущение пустого пространства для студийной записи. Так вот, паузы в звуковом целом, создаваемом YK-60, просто не СЛЫШНЫ, они воспринимаются словно пустые отрезки „мертвой" пленки, в то время как VK-200 увеличивает амплитуду звучания за счет виртуозной работы не только со звуком, но и с паузой.

Все это так. Однако в каждом конкретном случае эти качества аппаратуры, усиленные своеобразием музыки, индивидуальностью исполнителя и концепцией звукорежиссера, приводили к неожиданным эффектам.

Крейс Терина Мюрея Перайп и австрийских звукорежиссеров Иоганнеса Мюллера и Паулин Хайстер - типичный пример перфекционизма исполнительской и звукорежиссерской концепции. Ее звуковая качественность очень часто оборачивается комфортностью, а это уже не совсем то, чего мы ожидаем от одного из самых безумных творений ..безумного капельмейстера Роберта Шумана. Иоганнес Крейс как будто превращается здесь в Кота Мурра. Ну что ж, такова концепция. И звучит она адекватно с VK-60. Хотя

VK-200 добавляет объёма звучанию, играет паузами, но эффект целого остается тем же.

Другая выбранная для экспертизы запись - вокальный цикл Прокофьева „Гадкий утенок" в исполнении Татьяны Мелентьевой и Софьи Вакман (Петербургская студия звукозаписи, звукорежиссер В. Динов. 1997) представляет собой противоположный полюс. Шедевр интерпретации, оригинальность видения и слышания - и явное несовершенство записи, сделанной в 70-е годы из зала на несовершенной домашней технике. Все это, конечно, корректно отреставрировано, но результат для аудиофайла будет неприемлем. Мне же, как музыканту просто наплевать на то, насколько комфортно я буду ощущать себя в этом наименее комфортном прокофьевском творении в пронзительном и редчайшем исполнения, Но, безусловно VK-200 делает звучание более контрастным, а потому более рельефным.

Словом, для ценителя звуковых красот (если он к тому же окажется не безразличен к индивидуальности интерпретатора) выбор между двумя усилителями прост. Что же касается просто музыканта, то выбор так же прост: он продиктован его кошельком.

Добавить комментарий


dmoz Яндекс.Метрика